Более 185 репрессированых и убитых. 19 причислены к лику святых.

Эти люди жили в не столь давние времена, чем-то похожие на наши: университетская среда на глазах становилась все более либеральной, Церковь обвиняли в формализме, в обществе царил мировоззренческий разброд. Но в отличие от многих они умели видеть свой путь во времени и на главные его вызовы находить верные ответы, что позволило прожить им цельную, насыщенную, хотя и по земным меркам краткую жизнь. Жизнь, полную скорбей — Илья Громогласов четырнадцати лет лишился отца, в браке не имел детей, много претерпел от зависти и непонимания сослуживцев, Владимир Амбарцумов в 27 лет потерял сына, а в 29 похоронил супругу, Сергий Мечев с десяти лет рос без матери. За плечами у каждого — крушение великой страны и великого народа, боль пыток, издевательств, лагерей. При этом страдания не сломили их, а закалили. Годы казалось бы напрасных унижений и потраченного даром времени в ссылках стали примером нам: как в самых нечеловеческих условиях остаться человеком, сохранить подлинность, верность своей совести и Богу.

Они принадлежали к разным сословиям, имели разные пути, характеры, дарования. Глядя на прекрасные лица этих достойных людей, уничтоженных своими же братьями, вставшими под знамена коммунизма, понимаешь: русская трагедия XX века жива в нас, хотим мы того или нет. Без памяти о ней нам не понять сегодняшнюю Россию, не понять себя.

Самородок, сокровище Тамбовской земли. По собственному признанию, сделанному на процессе 1922 года: «Я родился в семье бедного дьячка бедного села и эта бедность граничила с нищетой… С 14 лет я стоял на своих ногах, а с 20 лет содержал вдову-мать, сестер и их детишек, сидя на студенческой скамье». При этом первым по списку успеваемости окончил Московскую Духовную академию. Его академическая карьера развивалась блестяще — преподавал на кафедре истории русского раскола, в 1908 году защитил магистерскую диссертацию, в 1909 избран членом-корреспондентом Императорского Археологического общества, к 41 годам получил звание экстраординар-ного профессора МДА.

Громогласов — автор 70 статей, рецензий и очерков. Его основные работы посвящены вопросам истории старообрядчества, сектантства, каноническому праву. Оба его сочинения, и кандидатское «Следует ли совершать священнодействие брака над лицами, обращающимися из раскола и жившими до обращения в супружестве?» (1893), и магистерское об «Определениях брака в Кормчей» (1908) были удостоены премий митрополита Иосифа и митрополита Макария. Магистерскую работу оппонет Заозёрский сравнил с золотым слитком, отметив «точность юридического мышления и сжатость языка». Есть у Громогласова работы об отношении Церкви к амнистии, о реформе духовных школ, о сущности и причинах русского раскола, о добровольном прекращении брака супругами ради принятия монашества, о созыве поместного собора, о миссионерской полемике с сектантами. Всегда умозрительно-богословским темам он предпочитает поиск ответов на насущные проблемы современности.

Предреволюционные годы, проведенные на Моховой, сама революция и тот «хаос с невидимым стержнем», в который погрузилась Россия, заставили Илью Михайловича вновь развернуть штурвал своего корабля. «Единственная надежда наша не в том, что будет у нас земной царь или президент — как угодно его назовите, а в том, чтобы был Небесный Царь — Христос: в Нем одном нужно искать спасения», сказал он в 1917 году, выражая свое мнение о происходящем и положении Церкви в государстве.

В начале 1922 года Громогласов полностью оставил академическую карьеру и принял решение стать священнослужителем. Это был выбор трезвомыслящего человека, юриста, интеллектуала, дающего себе отчет о последствиях. И они не заставили себя ждать: пятнадцать лет ссылок и скитаний.

В Москве он восстановился на физико-математическом факультете университета, как и в Берлине, стал членом христианского студенческого кружка. Эти кружки, объединявшие верующую интеллигенцию, были внеконфессиональными. В кружке он встретил свою супругу Валентину Георгиевну Алексееву, на которой женился в 1916 году.

Ему 24. Молодые решают «всю свою жизнь посвятить проповеди слова Божия», уверенные, что это единственный надежный фундамент в рассыпающемся на глазах мире. Поразительны письма того времени Владимира к жене: «Не знаю, верно ли это, но я часто от мысли о любви к тебе перехожу к любви к Господу и к большому стыду замечаю, что во многих отношениях недостаточно реально люблю моего Спасителя. Недостаточно люблю я Его, любящего меня все-таки гораздо сильнее еще тебя. Иной раз прямо какая-то тоска берет меня, стремление к Господу, и я удивленно себя спрашиваю: разве не от меня зависит, разве невозможно иметь Господа совсем близко, рядом с собой? Сделанный ли это грех, который, непрощенный, отделяет от Господа, или плоть земная, которая не вполне дает облечься в Него?»

Будучи несогласным с декларацией митрополита Сергия, ушел за штат, поступил в НИИ птицеводства заведующим группой измерительных приборов. В 1932 году был арестован, но по ходатайству РАН освобожден. С 1934 года работал в Институте климатологии. Находясь на гражданской службе, он продолжал руководить духовными детьми, совершать службы в домах наиболее близких из них, исповедовать. Отец Владимир разыскивал семьи репрессированных и организовывал им помощь — отдавал значительную часть своего заработка, а детям и себе оставлял минимум. Однажды Лидии подарили спортивные тапочки, и они ей очень нравились. — «У тебя есть туфли, а у других нет», — сказал отец Владимир дочери и передал тапочки нуждающимся.

До зимы 1934−1935 годов отец Владимир не имел возможности жить со своими детьми, которых очень любил. Дети с Марией Алексеевной жили в Подмосковье, снимая комнаты, а отец Владимир скитался с квартиры на квартиру по московским друзьям. В Москве часто ночевал у Калед. Будущий протоиерей-профессор Глеб Каледа вспоминал, как отец Владимир сосредоточенно молился в углу комнаты, не обращая внимания на присутствующих, и добавлял, как после этого «стыдно оправдываться и слушать оправдания других, что не было условий для молитвы».

Сергей Мечев родился в 1892 года. Рано вкусил скорби и лишения: семья едва сводила концы с концами, жили в сыром, сумрачном и непригодном для проживания помещении. Ему было 10 лет, когда скоропостижно скончалась мама, Анна Петровна. Вероятно, поэтому первым факультетом университета, куда он поступил в 1910 году, стал медицинский. Через несколько лет из-за увлечения историей искусств перевелся на исто-рико-филологический, там Михаил Сперанский причислял его к своим лучшим ученикам.

Восторженные письма он посылал отцу в 1913 году из поездки по Италии: «Тяжело уезжать из Рима. Совершенно не думал, что в состоянии до такой степени полюбить Рим. Вчера еще раз был в Ватикане, смотрел опять Сикстинскую капеллу и любовался комнатами Рафаэля; вчера же бродил вечером по городу, выбирая любимые места, пил чай в гоголевской кофейне Греко, подолгу сидел над фонтанами.

Рим имеет какую — то прелесть, ему одному только принадлежащую, и совершенно правы те писатели, которые признают особое чувство — чувство Рима».

Через два года Сергей — санитар-доброволец в прифронтовой зоне в лазарете Красного Креста. Он снова пишет отцу: «Дорогой папа… Жив и здоров. Не беспокойтесь — в плен не попал. Работал несколько раз под ружейным и артиллерийским обстрелом, и только. Чувствую себя превосходно» (2 июня 1915 года).

В этом чудо дара духовничества отца Сергия: он весь был растворен в своих духовных детях, жил ими и молитвенно предстоял за них всегда: «Я жил вами, вы мной, все вместе через Божию Матерь, святых угодников наших и приснопамятного Батюшку — во Христе. Разве можно нас поделить? Скажите, где мои уста, где ваши? Где мое сердце, где ваше? Где моя душа, где ваша? Что в храме делалось, что вами? Чем я был для вас, пусть скажет сердце каждого. Я же скажу о вас: вы — моя уста, вами возносил я за богослужением свои грешные молитвы, вы — мое сердцн, вы годами складывали в меня „своя тайна“, и я все знаю, что недостойно слагал в своем сердце. Теперь он расширено вашими сердцами, и невозможно определить, что мое, чято ваше. Вы — моя душа, давно живу вашими радостям и, вашими скорбями; в лучшие свои минутьы чувствую, что иной жизни во мне нет» (из письма к общине 1930 г.).

После 1929 года одна ссылка следовала за другой, но семья держалась вместе. Отец Сергий направлял ей трогательные письма. В 1933 году он словно оставил детям завет на случай своего ухода: «Большая чуткость духовная дана вам от Господа. Сердце ваше привело вас не туда, где блистало великолепие службы, где звучали изысканные мелодии, где раздавались искусные проповеди. В маленький убогий храм вошел в свое время каждый из вас, в нем почувствовал правду святоотеческого пути… В грядущем страшном испытании Церкви Христовой молю Господа, Его Пречистую Матерь и святых угодников наших, чтобы они явили вас истинными делателями виноградника Христова».